Юмор
Убийца
Кирюша Лапенков, высокий худой мужчина лет тридцати пяти, сидел в диетической столовой и обедал. Настроение у Кирюши было скверное. Да и с чего, спрашивается, быть хорошему настроению у человека, болеющего гастритом, сидящего в душной столовой и поедающего обед за пятьдесят три копейки в составе: суп овощной протертый, тефтели паровые с картофельным пюре, кисель молочный? Какие мысли должна рождать в мозгу такая пища? Грустные мысли. Протертые мысли. Паровые. Бессолевые.
Но нет! Организм Лапенкова протестовал. И в тот момент, когда его желудок равнодушно принимал всю эту преснятину, мозг Кирюши кипел. Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:
1. Повар – сволочь! Протираешь овощи – протирай, но не до дыр! Сам, небось, харчо жрет!
2. Участковый врач – халтурщик. Раз нашел у человека гастрит – так лечи. А он, кроме диеты, ничего не прописывает. За что им, коновалам, только зарплату платят?!
3. Председатель месткома Точилин – прохиндей! Не дал путевку в Кисловодск. У вас, говорит, товарищ Лапенков, всего-навсего гастритик, а у нас есть товарищи уже с язвочкой. Им путевочку в первую очередь надо. Мерзавец!
4. Сосед по квартире Рубинин – подонок и извращенец. Каждую ночь у него музыка орет и женщины повизгивают. Оргии устраивает! И хоть бы раз пригласил, каналья!
5. Вообще народ как-то измельчал… Стал хлипкий и пузатый… Сегодня шел по улице – ни одной красивой девушки не встретил… Вырождается род человеческий помаленьку.
6. В футбол наши играть определенно не умеют. Распустить бы команды, а Лужники огурцами засеять… Все же польза была бы…
7. Эх, жизнь!..»
На седьмом пункте мысли Лапенкова приостановились в своем развитии. Но произошло это вовсе не потому, что этот пункт был наиболее ярким и всеобъемлющим. Просто Лапенков вдруг заметил, что сидящий рядом за столиком бородатый мужчина пристально его разглядывает. Кирюша этого не любил. Под чужим взглядом он терялся и нервничал. Поэтому, быстро допив кисель, Лапенков встал и направился к выходу. Однако спиной он почувствовал, что бородач тоже поднялся и идет за ним.
Так они прошли вместе по улице шагов десять, и все время Лапенков чувствовал на своем затылке сверлящий взгляд бородача. Тогда Лапенков остановился и обернулся.
– Извините, – сказал бородач, подходя к Лапенкову. – Извините. Разрешите представиться: Валабуев, художник!
– Лапенков, – тихо сказал Кирюша, слегка пожимая протянутую руку.
– Не сердитесь, что задерживаю вас, – сказал бородач, – но дело в том, что меня как художника поразило ваше лицо… Это то, что я искал…
– В каком смысле? – растерянно спросил Лапенков.
– В прямом! – сказал бородач. – У вас выдающееся лицо. Низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, острый нос, губы тонкие, нервные… А скулы какие! Ведь это черт знает, какие скулы!
– При чем здесь скулы? – начал нервничать Лапенков. – Что вы хотите, товарищ?
– Я хочу вас попросить позировать мне, – сказал художник. – Ваше лицо мне нужно для картины… Это не займет у вас много времени. Всего несколько сеансов. И я заплачу!
Приветливая улыбка на лице бородача и ласковое «заплачу» как-то успокоили Лапенкова. Он смутился и спросил:
– А кого же вы хотите с меня рисовать?
– Убийцу, – сказал художник и улыбнулся.
Наступила пауза.
– То есть как это? – наконец осторожно спросил Лапенков. – Почему убийцу? С какой стати?
– Это не совсем убийца в обычном понимании этого слова, – продолжая улыбаться, сказал бородач. – Это браконьер. Понимаете, картина называется «Убийство». Композиционно она решается так: опушка леса, а на переднем плане – косуля и охотник. Нежная, трепетная косуля, обагренная кровью, лежит на траве, а над ней склонился охотник, браконьер с дымящимся ружьем. У него низкий скошенный лоб, тяжелые надбровные дуги, тонкие нервные губы искривились в садистской усмешке…
– Не-не! – запротестовал Лапенков. – Я отказываюсь… Что вы, на самом-то деле? Я люблю животных…
– Именно из любви к животным я и взялся за это полотно. Я считаю охоту занятием аморальным! Это будет полотно-протест! Почему же вы отказываетесь помочь мне в этом благородном деле?
– Я не отказываюсь, – пробормотал Лапенков, – но как-то странно… Вы меня нарисуете – а что потом скажут? Лапенков мерзавец, скажут…
– Ну, зачем же так примитивно, – снова поморщился художник. – Картина не фотография… А если кто и узнает вас, то ничего, кроме уважения к вам, это не вызовет…
– Это почему? – не понял Лапенков.
– Потому что не каждого рисуют художники, – сказал бородач. – Это, если хотите, большая честь… Неужели вы этого не понимаете?
– Подумать надо, – вздохнул Лапенков. – Хорошо! – сказал художник. – Пошли ко мне домой. Это пятнадцать минут ходу. Вот вам и время на раздумье.
Он взял Лапенкова под руку и повел по улице. Шел он быстро, широким, уверенным шагом. Лапенков едва поспевал за ним. Приходилось семенить ногами и даже иногда подпрыгивать. Оттого и мысли в лапенковской голове были тоже какие-то семенящие и подпрыгивающие.
Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:
«Откажусь! К черту!.. Зачем людей смешить?.. Почему смешить?.. Зачем людей пугать?! Пусть знают! С кем! Имеют! Дело! Они все думают, что у меня лицо как лицо! А у меня лоб скошенный!.. Ага, задрожите, голубчики! С таким лицом шутки плохи!.. Попробуй! Обидь! А я с ружьем! На картине!.. Над косулей!.. Ничего! Они не дураки! Сегодня над косулей – завтра над тобой!.. Попробуй обхами! Попробуй не дай путевку!..»
– Пришли! – сказал художник, остановившись перед подъездом большого кирпичного дома. – Ну как, согласны?
– Согласен! – вздохнул Лапенков.
– Я так и думал, – сказал художник. – Прошу вас…
Квартира у художника оказалась огромная и светлая. Три комнаты, через которые прошел Лапенков, были уставлены красивой старинной мебелью и книжными полками. Стены были увешаны картинами, иконами, какими-то диковинными масками. Было очень уютно и, главное, прохладно.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал художник, пододвигая к Лапенкову огромное кожаное кресло. Кирюша робко сел и с удовольствием почувствовал спиной приятный холодок кожи.
– Коньяку выпьете? – спросил художник.
– Нельзя мне, – грустно сказал Лапенков. – Врачи…
– Плюйте на них, – сказал художник, – мне тоже нельзя, а я принимаю понемножку – и ничего…
Он вышел в другую комнату и вскоре вернулся, везя перед собой маленький деревянный столик на колесиках. На столике стояли два больших бокала с каким-то желтым соком, блюдечко с нарезанным лимоном, коробка шоколадных конфет, маленькие бисквитики, большая темная бутылка с яркой наклейкой и две пузатые рюмки.
Лапенков зачарованно смотрел на все эти прелести и, к своему удивлению, проглотил слюну, хотя ел совсем недавно.
– Пейте, не смущайтесь, – сказал художник, наливая рюмки. – Это «Камю»… Отличнейший коньяк… А сейчас я включу музыку. Я, знаете, люблю работать под музыку… Вы не возражаете?
– Нет, что вы… конечно, – смутился Лапенков.
Они выпили. Художник чуть-чуть пригубил, а Лапенков выпил всю рюмку коньяку и весь бокал с соком. Коньяк был крепкий и ароматный, сок – апельсиновый и холодный. Кирюше как-то сразу сделалось хорошо и радостно, тем более, что он увидел, как художник вновь наполнил его рюмку.
– Курите, – сказал художник и положил на столик пачку сигарет в золотой обертке. – Это «Бенсон»… Я их очень люблю.
– Врачи запрещают, – робко сказал Лапенков, но потом обреченно махнул рукой и закурил.
– Ну вот, а теперь за работу, – сказал художник.
Он включил магнитофон, достал большой альбом и толстый пластмассовый карандаш, а затем сел в кресло напротив Лапенкова.
Из динамиков, висевших на стенах, полилась музыка. Сам не понимая почему, Кирюша вдруг почувствовал в груди какое-то блаженное томление. Он выпил вторую рюмку коньяку и уже сам налил себе третью.
«Вот дурак-то я, – подумал про себя Лапенков. – Еще отказывался… Хорошо-то как, господи!..»
Художник несколько минут внимательно смотрел на Лапенкова, потом неожиданно отложил блокнот; закурил, встал и прошелся по комнате.
– Послушайте, Лапенков, – наконец сказал он, глядя Кирюше прямо в глаза, – что у вас случилось с лицом?
– А что? – удивился Лапенков и провел рукой по щекам. – Чего случилось?
– У вас резко изменилось лицо, – сказал художник. – Черты, в общем-то, те же, а выражение совсем другое… Не то, что было там, в столовой…
– Не знаю, – сказал Кирюша. – Выпил потому что…
– Это я понимаю, – сказал художник. – Но мне-то необходимо именно то выражение… Жестокое, гневное и непреклонное. Вы помните, о чем вы думали там, в столовой?
– О разном думал, – тихо сказал Лапенков. – О людях, о жизни… Вообще, так сказать…
– У вас много неприятностей?
– Много, – вздохнул Лапенков.
– Ненавидите всех?
– Ненавижу, – опять вздохнул Лапенков.
– Очень хорошо, – сказал художник. – Тогда припомните все, о чем вы думали, обо всех ваших врагах, и попытайтесь расправиться с ними мысленно…
– То есть как? – не понял Лапенков.
– Убейте их… Мысленно! Представьте: вам дали ружье в руки, разрешили стрелять в кого хочешь… Ожесточайтесь!.. Давайте, давайте… Проведем этот психологический опыт… Ну? Закройте глаза и сосредоточьтесь.
Лапенков послушно закрыл глаза и стал думать.
Сначала мыслей никаких не было. Просто в голове было какое-то приятное кружение, а во всем теле – сладкая ломота. Лапенков напрягся. Мелькнула мысль: выпить бы еще коньяку! Но это было не то. Потом снова мыслей не было. Потом, наконец, они появились. Это были удивительные мысли, тягучие и ароматные, пахнущие коньяком и сигаретами «Бенсон»… Вот они, мысли Кирюши Лапенкова, в кратком изложении:
«Убью повара! Он сволочь! Впрочем, почему?.. Ну, суп плохо готовит! Ну и что?.. Не нравится – не ешь. За что убивать? Лучше участкового доктора кокну!.. Он, бедняга, бегает целый день по вызовам, ночей недосыпает – а я его из ружья?.. Вот Точилина действительно стоит укокошить!.. Почему путевочку не даешь?! Потому что нет!.. Где он ее возьмет?.. Родит, что ли?.. А так он хороший человек, Точилин!.. И начальник отдела Корольков тоже хороший человек!.. Если и кричит, то за дело! Запрос в Керчь я действительно забыл отправить! Пусть живет!.. Футболистов пострелять, что ли?.. Да их же тысячи! Патронов не наберешься… Да и как же без футбола?.. Одна радость…»
Лапенков уснул. Ему приснился красивый сон. Будто он идет по красивому городу, навстречу идут красивые люди, а у него прошел гастрит. Лапенкову стало так хорошо, что он достал ружье и, на радостях, пальнул в воздух… Выстрел получился громкий, и Лапенков проснулся.
Несколько секунд он изумленно смотрел на бородатого человека, сидящего в кресле напротив и что-то зарисовывающего в альбоме, а потом вспомнил, где он и что с ним.
– Послушайте, товарищ художник, – жалобно сказал Кирюша. – Не надо…
– Что – не надо? – спросил художник, подняв голову.
– Не надо с меня – убийцу, – сказал Лапенков. – Не подхожу я… – И, сам не зная почему, Лапенков вдруг всхлипнул.
– Да не волнуйтесь вы, – сказал художник и улыбнулся. – Не расстраивайтесь… Я рисую с вас косулю…
A>Григорий Горин
