Была война
«Я прощаю. Забудьте…»
Памяти майора Анатолия Шапиро, вошедшего в Освенцим ранним утром 27 января 1945 года.
Если верить академику Павлову, животным память выдана в простом варианте – в системе инстинктов безусловных и условных. Хотя опять же, сегодня по этому поводу накопилось много сомнений. Зато вот людям… Мало того, что из мозжечка память у человека прямоходящего была поднята до уровня сознания, так еще для ее подкрепления было придумано в мире масса сногшибательных штучек. От скрижалей до бумаги, от песен и эпоса до аудио, кино, видео и магнитных дисков. Неужто Б-гу так важна наша память? Ведь судя по опыту, человечество вышеуказанным даром никак не пользуется. Не делает выводов из уроков истории для совершенствования окружающего мира. Тогда для чего память входит в комплект каждого разумного индивидуума? Только чтобы исходить в истоме от сладких, как “киевский” торт, воспоминаний: Черное море, белый пароход… Парное молоко на заре… Сеновал… Девушка… Березки… Нет! Думаю, что-то здесь кроется.
«После боя я спросил выбиравшихся из подвалов поляков – коренных жителей городка Освенцим: Что там, в лагере?» – вспоминал Анатолий Шапиро, командир штурмового батальона, освобождавшего зимой 1945 года лагерь уничтожение Освенцим – Биркенау. Они отвечали спокойно: «немцы пеклы жыдив…». Казалось бы, чего уж больше? Все запечатлено в архивах, на фото, в кинохронике, в видеосвидетельствах сотен уцелевших… История Катастрофы европейского еврейства… Ан нет. Становится все больше «специалистов» говорящих о фальсификации, о раздувании объема Холокоста. Ссылающихся на то, что так и не найден приказ о «решении еврейского вопроса» собственноручно подписанный Гитлером. (Так ведь и подпись Сталина стоит не более, чем на десятке расстрельных дел). Уже есть мнение, что не семь миллионов уничтожено евреев, а шесть. Потом уже не шесть, а пять… Сегодня и эту цифру опять рвутся пересмотреть. Дескать, граждане евреи, стараясь вызвать к себе жалость и сорвать дивиденды, количество смертей значительно преувеличили…
Группа польских археологов провела выборочные раскопки на территории концлагеря Белжец в Восточной Польше, где 1942–1943 годах были уничтожены 600 000 евреев… Археологи пробурили 1600 отверстий с интервалом пять метров, взяли образцы грунта и затем вскрыли отдельные участки на глубину до шести метров… В некоторых местах останки были сжаты настолько плотно, что буры даже не могли пробиться сквозь сплошные кости.»
Вот и еще одна разновидность археологии возникла. О Белжеце, одном из шести основных лагерей уничтожения евреев (Треблинка, Собибор, Майданек, Освенцим, Хелмн), известно сравнительно мало, поскольку в нем чудом уцелело только два еврея и никого из них уже нет в живых. Но именно с Белжецом, где впервые были использованы газовые камеры, связано самое яркое свидетельство о Катастрофе. Эсэсовский офицер Курт Герштайн оказался там в августе 1942. Потом в поезде он плакал и бился в истерике, рассказывая об увиденном шведскому дипломату. Тот составил доклад своему правительству. И ничего. Тогда офицер пробился к протестанскому епископу, к папскому нунцию. Все молчали. Измученный памятью Курт Герштайн уцелел в войне, чтобы в плену у французов успеть написать подробно об увиденном, а потом покончить жизнь самоубийством: «Эсэсовцы забили до отказа газовую камеру очередной партией евреев и закрыли герметические двери. Однако дизельный двигатель, качавший газ в камеру долго не заводился. Он начал работать через три часа. В момент запуска двигателя люди были еще живы. Потом… Семьи можно было определить даже после смерти. Они держались за руки».
Люди! Кто-нибудь может себе это представить?! Ведь и пулю принять – дело непростое и цианистым калием мучиться десяток секунд тоже очень больно. Но чем измерить вот это… Стоять, обнимая своих детей, и нестерпимо долго ждать, когда же эти недотепы – солдаты «перестарки», отсиживающиеся здесь от фронта – наконец-то запустят двигатель. И «спасительный» газ потечет в лёгкие тебе и твоей семье… Чтобы в конце концов это всё закончилось. Можно ли после этого утверждать, что память дана человеку для запоминания дифференциальных уравнений и химических формул, стихов и анекдотов. Думаю, это просто так… Сопутствующий процесс. На самом деле память – наш неизбывный укор. Потому что каждый из нас – Эпштейн и Кац, Иванов и Петренко – даже если не владеет информацией, обязательно помнит нутром – было сделано все возможное, чтобы мы с вами не родились. Чтобы не родились у нас дети и внуки. Это делалось в этом веке, как и на протяжении всех других столетий. А мы все равно родились. И память жжет нас вопросом: Для чего? Зачем? Для продолжения рода, усиления процесса энтропии? В конце концов, просто для съедания в течение жизни тонны колбасных изделий и вытаптывания трех десятков ромашек? А может, для чего большего?
Получается, что память – кондуит наших слабостей и грехов – тревожит нас, требует работы Души. Но человек ведь обязательно что-нибудь да придумает, чтобы не напрягаться. Поэтому в силу глухоты и лености, животной природы выстроили мы в веках особые отношения со своей памятью. Отношения по принципу «наоборот». Чтобы было удобней жить, мы старательно стремимся утопить поглубже укоры совести, воспоминания о наших грехах и возникающие побуждения к совершенствованию. Мы насилуем механизм нашей памяти, заставляя работать его путем подмены мотивировок на вытеснение, на забвение, на подавление. То есть, на личном уровне и на уровне человеческого общества идет непрекращающаяся война с памятью. Вместо того, чтобы мучаясь, помнить, извлекать уроки, восходить к смыслу существования, мы со всей нашей изворотливостью придумываем кучу дел, играем в чужие политические игры, покрываем мощными слоями лака наше прошлое, отсекая его от настоящего и будущего.
Я читаю здесь в Америке о Праздновании Дня Победы в России. Вглядываюсь с ужасом в фотографии «ветеранов». Так долго в России люди, опалённые войной, не живут. Кто же эти, бодренькие? Скорее всего «вохра» Гулага и «исполнители» (кокетливое обозначение палачей в МВД и КГБ). А вокруг фотографий бред текстов, переполняющих газеты и экраны телевизоров! Эта дымовая завеса над страшной коллективной памятью народа, полной греха, вероотступничества, предательства родных и близких, убийств и в словах, и на деле, отторжения Добра и служения Злу. Ведь не могут НЕ приходить к мирно доживающим свой век на персональных пенсиях «партаппаратчикам» и генералам карательных ведомств тени загубленных ими людей. Точно так же, как не может НЕ стоять перед глазами нынешних функционеров, начиная с Президента России, лица жертв «Норд-Оста» и сгоревших детей Беслана. Как же они живут, суки?!
Хотя, ведь, если честно, и вся Всемирная история, по сути своей, – это старательное умалчивание истинных причин и следствий, вынимание неуютных фактов и достойных людей. Торжество забвения. И уж тем более, я готов биться о заклад, что любые мемуары, написанные вроде бы с целью рассказать правду, на самом деле истошное желание спрятать. Даже в виде предположения невозможно допустить, чтобы кто-то признался в грехе? Какой народ, какое правительство осмелится на это… Социалистическое корейское или капиталистическое польское? А может советское? Например в том, что из почти трех миллионов уцелевших во Второй мировой войне узников концлагерей, перемещенных лиц и военнопленных «родное» советское государство, профильтровав их в лагерях для перемещенных лиц, отпустило по домам всего двадцать процентов. Остальных оно сгноило в ГУЛАГЕ и на принудительных работах в Донбассе и Караганде. И ведь об этом молчат все!
Бывший майор – освободитель Освенцима Анатолий Шапиро, потом, (внимание!) был начальником советского лагеря для перемещенных лиц, устроенного там же, в бараках Освенцима. Помню, я спросил про этот лагерь. Он долго молчал, а потом сказал: «Смершевцы» допрашивали «контингент» по ночам… Допрашиваемые так кричали…». Здесь в Бруклине бывший майор Шапиро писал стихи о войне… Увы, стандартные, лапидарные. Не спал ночами. И выбрал себе способ борьбы со своей памятью. Он всем доказывал, что при подсчете жертв Холокоста нечистоплотные люди в угоду политики занизили цифру на миллион и требовал точности. Ходил на пикеты к польскому консульству в Нью-Йорке, потому что вокруг Освенцима, где было уничтожено ориентировочно до трех миллионов человек, 90% из которых были евреи, католики Польши хотели поставить 300 крестов. Так они, заглушая свою память, отвоевывали право считать это место братской могилой поляков и никого больше. Хотя взять бы им всем – евреям, полякам, немцам… Да, всем людям. Сесть рядом! Погоревать и поставить вокруг всех лагерей в мире магендовиды, кресты, полумесяцы и какие там есть еще. То-есть установить всё что только нужно, чтобы этот ужас никогда не повторился. Нигде в мире. Ни для кого.
Что же до отдельно взятого человека. И о его борьбе с памятью… Ну, разве признается он, хотя бы сам себе, в своих прегрешениях. Ведь после такого признания уже нельзя будет жить дальше. Надо будет стреляться, вешаться, топиться. А так, глядишь, мы все бодро существуем. Правда, просыпаемся каждое утро с ужасом. Потому, что, как «мертвые с косами вдоль дороги», стоят предки, пронесшие сквозь огонь и смерть свою сперму и яйцеклетку, свою любовь и надежду, чтобы зачать нас. И стоит Всевышний – третий участник всякого соития свершенного для рождения человека… Я смею предположить – наша память самая большая пытка, данная Б-гом в надежде на наше прозрение. Это предчувствие того Страшного суда, когда мёртвые воскреснут и посмотрят нам в глаза.
…На Украине в городе Днепропетровске в сентябре 1941 года, уже после того, как расстреляли всех местных евреев в противотанковом рву в районе Ботанического сада, была проведена еще одна акция, как, в общем-то, во всех других городах и местечках на оккупированной территории… Во дворе дома №9 по улице Мостовой были собраны матери с детьми – полуевреями. И приказано было им – русским и украинкам – детей оставить, а самим уходить. И они ушли… А куда деваться? Это факт. А дальше легенда…
По рассказам, вроде бы две мамаши упросили остаться и всю ночь провели, обнимая своих детей и утешая плачущих чужих. И утром, единственный среди проводивших все эти акции полицаев, чистопородный немец – унтер-офицер, – строя детей в колонну, не выдержал и разрешил этим матерям: «забирайте своих и уходите!» Было ли это или так хотелось людям, чтобы среди иродов попался хоть один человек. Странно, что народная молва на эту роль выбрала немца? Наверно все-таки это сказка. Ведь всех остальных детей по его же команде отвели к противотанковому рву… Так что, боюсь, что жизнь тех двух мамаш оборвалась там же.
Ну что ж, думаю, им повезло в этом случае. Потому что невозможно представить, как смогли жить потом, как смогли совладать с памятью те матери, что выли ночью, кружа вокруг того двора. А как удалось прожить со всем этим свою жизнь немецкому унтер-офицеру и трем десяткам ублюдков – местных полицаев? Может, они (на их же счастье) были пойманы после войны и повешены. И не пришлось им мучиться всю жизнь.
О-о-о! Какая была война! Вторая мировая! Было на что списать загубленные жизни, потерянных детей… А на кого нам списывать? Кого сделать виноватыми за те десятки тысяч душ детей, потерянных в прямом и переносном смысле всеми нами в ужасе жизни. Там – в оставленных нами странах. И здесь. Несомненно, все мы все знаем про Страшный Суд. Что восстанут мёртвые. Я вот для себя выстроил такую последовательность всего этого. Затрубят трубы. Восстанут мёртвые, разыщут среди живых тех, кто… Родных, друзей. И, вообще, всех тех, с кем им пришлось в жизни пересекаться, и кто им чего не додал. Так сказать, повлиял на судьбу… И посмотрят они нам – живым – в глаза. Вот это и будет Страшный Суд!
Вот уж действительно, больше всего, господа, везет тем, у кого начался склероз… Б-г, наконец, жалеет их. И говорит – Ладно, я прощаю. Забудьте… A>Ефим Гальперин
