Окончание. Начало в №№19, 20
В статье Трифонов рассказывал про самого себя, а не про бычка. Сталин убил отца Трифонова. Мать, Евгению Лурье посадил на 10 лет. А сам Трифонов, ее внук, писал «Дом на набережной», «Старик», к чему привела революция. Он написал роман «Нетерпение». Когда вышел роман, читая его, я часто звонил ему. Однажды я позвонил ему и сказал, как потрясающе описана любовь Желябова и Софьи Перовской. Я прочитал ему место из его романа. Он сказал мне: «Когда я написал это, Филипп, я подпрыгнул от счастья». Его позиция была: необходимо было терпение, а у народовольцев его не было.
Конечно, помогло то, что советская власть стала разваливаться. Пришел Хрущев. У Сталина он был шутом при дворе короля, танцевал гопак, напивался вдрызг. После смерти диктатора пришло его время, теперь можно было перестать плясать гопак. Про «Отблеск костра» Трифонов сказал мне, что появилась щель при Хрущеве. В эту щель он и проскользнул со своей книгой. Трифонов наверняка мечтал о развале советской власти. Он как-то сказал, что, когда играли на олимпийских играх советские против американских хоккеистов, он хотел, чтобы выиграли американцы. Это было отражение его нелюбви к системе, а не к хоккеистам. К несчастью, он не дожил до развала Советского Союза. Он был бы открыто счастлив, в отличии от той радости других, которая хотя и проявлялась, но часто сдержано и тайно. Не было б той больнички, куда Трифонова положили как бы специально, чтобы при случае не выжил бы, написал бы еще Трифонов десяток книг. Я как-то разговаривал с ним. Я ему сказал «после романа «Нетерпение» (1973): Вам нужно написать про 37-й год, про 41-й, про 53-й год». Тридцать седьмой год был кульминацией советских сталинских зверств. Сорок первый год явился итогом двадцатичетырехлетнего правления большевиков – жизнь на краю смертельного обрыва для всех, в том числе для всего человечества. Сойдись два фашистских режима вместе, все человечество скатилось бы во времена хуже средневековых. Спасло Россию только мужество и гибель миллионов и миллионов, населяющих территорию России людей: их тела, устилали дороги, по которым ползли на Россию немецкие танки. 53-й год – дело врачей, явился советским продолжением нацистского геноцида евреев. Трифонов как-то странно посмотрел на меня, когда я ему сказал о моей программе для него – что ему нужно писать, и я понял, что он это давно уже сознавал, потому и написал позже (1975) «Дом на набережной» и «Старик».
У Трифонова была высшая цель – истина жизни, которую он, как никто, изображал. И как только появлялась возможность, он ее осуществлял.
В другой раз, еще до разрешения поехать в Америку, я встретил Трифонова перед входом в Дом Литератора на улице Герцена. Он вышел, а я собирался войти. Начали разговаривать. Он был в дубленке и выглядел очень хорошо. Пыжиковая шапка, модный мохеровый шарф с красноватым оттенком, Трифонов тогда источал из себя тепло и даже счастье. На мой вопрос, как дела, он счастливо ответил, нет, пожалуй, радостно, а не счастливо, что все очень хорошо: он ожидает разрешения поехать в Германию на книжную ярмарку в Лейпциг. От радости он потер руки, одна ладонь к другой. И он ожидает, что вот-вот должна выйти его вещь в «Дружбе народов». По-видимому, это был «Старик». Это действительно было бы потрясающе. Я подумал тогда – он был большим и сложным писателем, ему удавалось писать так, как мало кому удавалось. С выходом «Предварительных итогов» появился совершенно новый писатель, знающий какие-то тайны жизни, которых никто не знал («Другая жизнь»). Выхода его вещей ждала с нетерпением вся Москва, а советские деятели держали его в черном теле настолько, что он был в восторге от разрешения поехать на ярмарку в Лейпциг.
Позже, когда он вернулся из Германии и мы опять говорили о книжной ярмарке в Лейпциге, он сказал мне: «Вы не представляете, Филипп, какое там количество книг. Услышит ли кто-нибудь наш писк?».
Теперь было новое настроение: в него входила вечность бытия. Трифонов был одной из глыб 20-го века. Уровень переводчиков с русского на английский не всегда был высок. Обратное неверно. Об Америке он мне сказал: «Вы думаете, наверное, что там у меня какие-то особые дела: меня переводила женщина, ее муж водопроводчик». Водопроводчики в Америке, хотя и простые ребята, но весьма достойные люди и от отсутствия общественного имиджа они не страдают, как страдают бывшие советские люди. Дом, в котором я живу сейчас в Америке, имеет 4 ванные комнаты и все должно исправно работать (четыре спальни): водопроводчики становятся гораздо важнее писателей. Бывшие советские всегда говорят: вот там (в Союзе) я работал в министерстве, или я был начальником большого отдела, или начальником важного строительного управления, которое участвовало в строительстве метромоста, или «моя мама была гинекологом и нам приносили полные бидоны со сметаной».
Трифонов подарил мне свою фотографию: перед ним простирается мексиканский залив. Он стоял совершенно один и смотрел в пустынную даль спокойного мексиканского залива и перед ним как бы простиралась ложная тишь и гладь жизни. Впечатление прямо противоположное той жизни, которой он жил.
Отец его, Валентин Трифонов, расстрелянный в 1938 году по приказу Сталина, был видным военачальником. Трифонов говорил мне, что отец входил в первый состав ЧК, но, к счастью, служил там только 5 дней. Мать, Анна Абрамовна Лурье, была посажена на десять лет в Гулаг. Его бабушка, Татьяна Славотинская была любовницей Сталина. Сталин бежал из Туруханской ссылки вместе с Ароном Сольцем. Сольц привел его в квартиру социал-демократов, Славотинских. Там росла будущая мать Трифонова. Тогда она была еще девочкой, а ее мама, Татьяна, была еще очень молодой. Сольц спал на одной кровати со Сталиным. Утром он познакомил Сталина со всей семьей. Вокруг Сталина парил ореол революционера, бежавшего из далекой царской Туруханской ссылки – первое, что нужно было еврейским девушкам социал-демократкам для немедленной влюбленности. Трифонов написал о Сталине и об этих днях в своей небольшой, но очень важной книге «Отблеск костра». Книга вышла в 1963 году в Москве. Трифонов дал мне ее прочитать. Это была первая легально изданная книга, которая показывала Сталина с совсем другой стороны. Даже в 1963 году было непонятно, как при жесточайшей советской цензуре издали книгу Трифонова.
В 1913 году Сталина вновь арестовали и сослали в новую ссылку. Это совсем не означает, что он не сотрудничал с царской Охраной.
Сталинская нежность «была пропорциональна его нуждам». Позже, когда Сталин станет «гением всех времен и народов» он сполна отблагодарит Татьяну Славотинскую, Валентина Трифонова, Анну Абрамовну, мать Трифонова, отблагодарит расстрелом отца Валентина и концентрационным лагерем мать Анну. Правда, Татьяна Александровна будет работать длительное время в аппарате ЦК. До тридцатых годов, пока бывший ее муж Валентин Трифонов будет жив. Я не оговорился. Валентин Трифонов был мужем Татьяны, а позже стал мужем ее дочери Анны, от которой и произошел большой русский писатель Юрий Трифонов. Неисповедимы пути господни – провидение распорядится так, что Трифонов получит премию, носящую имя убийцы его отца, Сталина, правда, третьей степени. И это будет советский взлет Юрия Трифонова. Когда Сталин подписывал приказ о премии Трифонова, он спросил: «Это тот Трифонов?». Ему ответили: «Да». Он снизил уровень премии с первой до третьей. Трифонов говорил мне, что не может прочитать ни одной строчки из книги «Студенты». Ему было стыдно, что книга его была отмечена премией убийцы. Об этом же он написал в своей тоже небольшой книжечке «Продолжительные уроки», которую подарил мне.
Убийца его отца, Сталин, давал сыну премию, и сын со счастьем принимал ее.
А герои его книги с восхищением смотрели ночью на единственно светящееся окно над кремлевской стеной, за которым «работал» «гений всех времен и народов» товарищ Сталин.
Оттого Трифонов и не мог прочитать в своей книге ни одной строчки.
Друг Валентина Трифонова Арон Сольц пришел просить к Вышинскому за Трифонова. Сольца называли «душа и совесть партии», хотя известно, что у партии никогда не было ни души, ни совести.
Я вспомнил, как однажды я принес Трифонову мемуары Надежды Яковлевны Мандельштам «Воспоминания», изданные в самиздате художником Толей Коврижкиным. Тогда в терминологии КГБ она была нелегальной. За такую книгу тогда можно было оказаться в Гулаге. Небольшого формата, в кожаном переплете, уголки книги были отделаны другим цветом, зеленоватой кожей. Трифонов быстро сделал шаг в сторону и начал жадно листать ее. Я ему сказал тогда: «Вот как издают любимых писателей». Толя Коврижкин блистательно издал также и Солженицына, особенно книгу «В круге первом». Твердая серая обложка. Посредине золотой круг и в нем золотая единица. Не знаю, попала ли когда-нибудь эта книга к Солженицыну.
В 1940 Сталин подписал приказ о расстреле 346 человек. В том списке были среди прочих Исаак Бабель, Мейерхольд, Михаил Кольцов. В романе Хемингуэя Кольцов, политический руководитель войны в Испании, был выведен как Карпов. С кем Трифонов встречался в Германии? Думаю, что с Генрихом Беллем.
Когда вышел Аксеновский «Метрополь», Генрих Белль приезжал в Москву для того, чтобы поддержать писателей, опубликовавших себя в «Метрополе». Мне кто-то рассказывал, что Генрих Белль, сам являясь Нобелевским лауреатом, выдвигал Юрия Трифонова на Нобелевскую премию. Быть выдвинутым на Нобелевскую премию Генрихом Беллем – это не просто так. Я видел эту знаменитую фотографию, когда Белль приехал в Москву, там были все «метропольцы» и был Трифонов, Окуджава. Оба не были участниками «Метрополя», но тоже поддерживали писателей, участвовавших в «Метрополе». Когда я оказался участником литературного альманаха «Каталог» и нас арестовали 18 ноября 1980 года, перед первой страницей текста лежало наше письмо к Генриху Беллю, которое таинственно исчезло и не попало в руки КГБ. Но это совсем другая история.
Copyright by Philip Isaac Berman
